Ночь перед экзаменом

После того, как в 5 утра в моей ванной ввели левостороннее движение, я, возмущенная, вошла в комнату и чуть не упала на пороге: китайский кузнец Пи Шен сидел на полу и вырезал иероглифы на брусочках глины — на чистом деревянном паркете — безумец! При этом он что-то там бормотал, но ясное дело, я не могла разобрать ни слова. Ну, и грязи он развел на полу! Да и это еще ничего если бы за столом не сидел Гутенберг и не трындычал на немецком, вот тоже мне противный язык — как будто шкурка от сливы пристала к небу, и теперь человек мучается, рычит и покашливает. Этот возился со своей фамилией. Нет, ну дико важная личность в истории журналистики, потому и фамилия должна быть звучной, он это хорошо понимал и потому взял фамилию матушки вместо своей собственной. Ну, и делишки.. В принципе, они ко мне не лезут, и я их решила не трогать. Сегодня экзамен по зарубежной журналистике, и я должна быть готова. Так что я села к компьютеру с тетрадью и углубилась в историю, стараясь не думать об этих двоих, но я все-таки имела ввиду, что они рядом. И все шло вполне себе даже неплохо, пока не явился кардинал Ришелье с решетом на голове. Он француз, а они тихо разговаривать вообще не умеют. К тому же, он привык, что ему слова поперек никто сказать не может, вот и орет на весь дом, а некоторые между прочим в 5 утра спят. Бесцеремонный тип. Он, к тому же, явился с королевским медиком Теофрастом Ренодо. Cтали они тут же затевать официальную французскую газету. И все бормотали «La Gazette, La Gazette».. Уфф.. Тишины бы и покоя, а с ними никак не сосредоточишься. Но время поджимало и мне необходимо было усердие. Приходили еще всякие разные люди, присаживались на подоконник с гигантскими перьями и кучей желтой бумаги, говорили на каких-то языках.. Но, скажу честно, не до них было. Наверняка, многих из них я вижу сегодня в первый и последний раз. Завалили весь пол газетами.. Развели полный срам, короче говоря. Вот я им потом вручу швабру, посмотрим, как они защебечут! Но когда вошел грустный Аддисон с «The Tatler» в руках, я уже не могла не смотреть и не слушать. Он говорил по-английски, а тут я уже чего-ничего да понимала. Всё причитал, что всю душу вложил, что эссе — лучший жанр, и кто б знал, что в нынешнее время будет журнал с таким же названием, но на первой полосе будет красоваться какая-то голливудская бестия! Ах, сколько боли было в его словах.. Не думала, что англичане настолько чувствительны. Он был безутешен, говорить с Аддисоном было бесполезно, легендарный журналист сморкался в июньский номер «The Tatler», который обещал новые луки. Тут уж влетел коротышка Наполеон и провел чистку, большинство французов как ветром сдуло. Он там еще что-то командовал, но в этих криках я не совсем разобралась, в общем-то.. Нет, ну вы бы видели, что тут было когда пришел Дефо и с возгласом: «Нет, джентльмены! Дни милосердия и снисхождения кончились», водрузил посредине комнаты позорный столб. За ним тут же вбежала дико злая собака (я думала, этот пес загрызет Дефо к чертям собачим). Это был Свифт — ирландский терьер с палкой от метлы в зубах. Если б не палка, точно б загрыз. Короче, всё вверх дном, а мой экзамен все ближе. Ну и устроили они тут, конечно.. К 7ми утра торжественно вошел Джон Уолтер и со словами: «Овсянка, сэр!» подал мне яичницу с беконом и свежий номер «Times».

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.

Cледующая:
Предыдущая: